сплошная сверка с греческими оригиналами, уточнены значения и рубрикация значений отдельных слов, дополнены и отредактированы переводы примеров на русский. Наконец, была проделана работа по кодификации сокращений в ссылках на богослужебные тексты, в которой неоценимую помощь оказала монахиня Елена (Хиловская).
Составитель вполне сознает тот факт, что выбор того или иного слова как «опасного» для русскоязычного понимания не может быть обоснован строго формальным образом. Иначе, вероятно, и не бывает, когда дело касается семантики, т. е. значения и оттенков значения слова – той области языка, которая менее всего поддается формализации. Но главное, само отношение двух языков, церковнославянского и русского, чрезвычайно сложно – и было таким с самого начала.
По гипотезе Б. А. Успенского [3] , которую в целом разделяют многие современные историки русского языка, отношения церковнославянского и русского могут быть описаны в терминах диглоссии.
Примечания
[3] Б. А. Успенский, История русского литературного языка (XI–XVII вв.), Мюнхен, 1987. Полемика отечественных и зарубежных славистов с моделью Б. А. Успенского связана, в основном, с ее упрощающим характером. Критики Успенского (Н. И. Толстой, D. Worth) обращают внимание на существование «средней зоны», смешанных славяно-русских текстов, в которых доля «простого» языка пропорциональна степени удаленности конкретного текста от сакрального центра, который составляет богослужение. Так, душеполезная литература для домашнего чтения содержит в себе больше русизмов (или, для других православных традиций, болгаризмов, сербизмов), чем гимнография; еще ближе к «простой мове» летописи, за ними следует деловая письменность и т. п. Таким образом, общая языковая картина древней Руси (как и других православных славянских традиций) предстает не как простая дуальная модель, а как ступенчатая иерархическая пирамида, нисходящая от «чистого славянского» к «простой мове» через ряд смешанных зон. Эта, более усложненная картина, тем не менее, не отменяет существенного характера отношений между книжным славянским и разговорным русским как между двумя вариантами одного языка. Своеобразный случай нового смешанного, гибридного языка – так называемый «духовный язык», сложившийся в XIX веке. Это своего рода профессиональный жаргон русского языка с жестким этикетом употреблений, в котором грамматическая система целиком русская, но словарь по преимуществу славянский. На «духовном языке» писались проповеди и вообще сочинения на душеполезные темы. Трудно переоценить значение этого «духовного языка» в создании официального советского языка 40–50 годов, который не менее чем на 70% состоял из славянизмов.
