О.А. Седакова. Словарь трудных слов из богослужения: церковнославяно-русские паронимы

Это значит: два по существу разных языка существуют во взаимодополнительных отношениях и воспринимаются их носителями как один язык, в двух его функциональных (или прагматических) вариантах: профанном («простом», «поганом», устном) и сакральном («чистом», «правильном», нормированном, книжном). Профанным (мирским) языком на Руси были живые восточнославянские говоры, а позднее и русский литературный язык, сакральным – церковнославянский, в морфологическом отношении южнославянский по своему происхождению, а в семантическом – в значительной мере греческий (см. ниже). Области употребления сакрального и мирского языков были разграничены и не пересекались, так что самая возможность существования одного текста на двух языках, русском и славянском, представлялась невозможной и даже кощунственной (недопустимым при этом было не только храмовое употребление «простого» русского языка, но и бытовое применение «священного» церковнославянского). Церковнославянский, при всех изменениях, которые он претерпел с кирилло-мефодиевского времени до наших дней [4] , в замысле был закрытой системой, дистанцированной от бытовой речи (так же, как, по мнению историков церковного пения, древнейшие церковные распевы в своих мелодических оборотах намеренно дистанцировались от фольклорных, народных). Язык книжности и богослужения должен был, в замысле, исключительно «сохраняться», передаваться «чистым» из поколения в поколение без перемен. Даже грамматическая и орфографическая ошибка в нем могла восприниматься как ошибка вероучительная – и недаром: некоторые моменты орфографии и грамматики церковнославянского имели не собственно языковое (то есть, грамматическое и фонетическое), но доктринальное обоснование (например, сло́во в значении Бог Сын в мужском роде [5] или титлованное