О.А. Седакова. Словарь трудных слов из богослужения: церковнославяно-русские паронимы

в русском языке и в говорах нет соответствия книжному славянскому добродѣ́тель (ср. польск. enota).

И главное: в переводе с одного языка на другой не встает вопроса о том, где собственно проходит граница языков. А этот парадоксальный вопрос с самого начала возникал в отношении «простого» и «книжного» языков древней Руси. И действительно: эта граница в значительно меньшей степени грамматическая, чем семантическая, то есть смысловая, стилистическая, функциональная. Это было только еще более очевидно, когда грамматические системы (в частности, именное и глагольное изменение) церковнославянского и живого русского (древнерусского) были гораздо ближе, чем теперь.

К настоящему времени грамматика, фонетика, отчасти синтаксис литературного русского и церковнославянского языков представляют собой самостоятельные и далеко расходящиеся языковые системы. Но с лексикой дело обстоит не так: существует значительная по объему область «общих слов», принадлежащих обеим системам одновременно – и при этом слов, чрезвычайно существенных для каждого из двух языков. Не физическая реальность, не «плоть» отдельного слова во многих случаях относит его к церковнославянскому или русскому языку, а исключительно семантика. Так обстояло дело и в древнейшую эпоху, когда, скажем, живо́тъ как церковнославянское слово в первую очередь означало «жизнь», а как слово русских говоров – «пожитки, имущество». Эта двойственность «своего» и «чужого» в церковнославянском слове была заложена его создателями. Свв. Кирилл и Мефодий, переводя богослужебные тексты для «простой чади» (как называли себя славяне) с греческого на племенной диалект, еще не знавший письменности и традиции книжной образованности, должны были вложить в «плоть» славянского слова новую «душу», другое значение, которого местная культура еще не выработала. Это касалось и важнейших богословских понятий (так, слово дух в говорах и доныне значит только «дыхание», «жизненная сила»), и многого другого. Известный историк русского языка Александр Исаченко назвал церковнославянский «метемпсихозом греческого языка в славянские морфемы» [7] .