Language: Old Russian

русальи

Полный церковнославянский словарь прот. Григория Дьяченко:
Русальи
= языческие игрища. Старинные памятники не раз упоминают о русальях, как о бесовских, богопротивных и подлежащих церковному запрету игрищах. Так Нестор под 0167-м годом, восставая простив языческих суеверий, говорил, что дьявол отвлекает людей от Бога «трубами и скоморохы, гусльми и русальи; видим бо игрища утолчена и людій много множьство, яко упихати начнуть друг друга, позорв дѣюще от беса замышленнаго дела, а церкви стоят (пусты)» (П.С.Р.Л., I, 73). Кирилл туровский в числе «злых и скверных дел, их же ны велитъ Христос отступити», называет: «плясанье, бубны, сопѣли, гусли, пискове, игранья неподобныя, русалья» (Истор. христ. Бусл., 504). Стоглав употребляет русальи для обозначения народных игрищ, совершаемых не только на Троицкой неделе, но и в навечерии Рождества Христова, Богоявления и на Иванов день. В азбуковниках «русалия» толкуется: игрища, игры скоморошскія (Сахар., II, 182), в одном харатейном прологе половины XV века описаны так: «ови бьяху въ бубны, друзіи же въ сопѣли сопяху, иніи же возложиша на лица скураты (скура = шкура) и дѣяху на глубменье человѣкомъ, и мнозіи оставивше церковь, на позоро течаху и нарекоша игры тѣ русалья» (Правосл. собеседн., 1860 г., XI. 253). Из этих указаний очевидно, что игрища, происходившие на русальное неделе, сопровождались плясками, музыкой и ряжением, что служило символическим знамением восстающих с весной и празднующих обновление жизни грозовых и дожденосных духов . Принадлежа к разряду этих духов, русалки сами облекались в облачные шкуры и смешивались с косматыми лешими и чертями. Малорусские поселенцы саратовской губернии утверждают, что русалки – стары и безобразны, имеют острые когти и большое брюхо, что тело у них покрыто косматой шерстью, а на спине такой же горб, как у немецких цвергов (Терещ., VI, 127-129: Иллюстр., 1845, 299). С тем же двояким значением: а) весеннего праздника и b) вообще народного игрища упоминаются русальи и в памятниках других славян. Так в сербо-словенских рукописях говорится: о слове Иоанна Златоустого «на роусалию» (XIII в.); «въ роусалияхъ ходили» (XVI в.); «глаголетъ о вѣрныхъ, послѣдующихъ еллиньскимъ обычаемъ и плесания на братцѣхъ и на стьгноу творящих или роусальны или гласовомь птичиимь вѣроующе» (Номоканон XVII в.). Русальи названы так от слова «русалки». Русские поселяне убеждены, что русалки суть души младенцев, умерших некрещеными, а также утоплениц, удавлениц и вообще женщин и девиц, самопроизвольно лишивших себя жизни, следовательно души недостойные погребения. Но когда все были язычниками и не знали ни крещения, ни христианского погребения, тогда всякая душа сопричислялась к русалкам. Это древнее верование удержано народной памятью за детьми и утопленицами – во-первых, потому, что самые души олицетворялись малютками, а во-вторых, потому что русалки признавались обитательницами вод. Девицы, бросающиеся с горя и отчаяния в воду, подхватываются русалками и поступают в среду этих водяных нимф, подобно тому, как у литовцев такие утопленницы превращаются в ундин (Черты литов. нар. 89). Младенцев мертворожденных или скончавшихся без крещения русалки похищают из могильных ям и уносят в свои воды; они крадут их даже из-под порога избы. В течение семи лет в Троицын и Духов дни души этих младенцев летают и выпрашивают себе крещения. Думают, что их можно спасти произнесением слов: «крещаю тебя во имя Отца и Сына и Св. Духа!» и ежегодными панихидами в первый понедельник Петровок. Если же в семилетний срок они не будут искуплены молитвами и не услышат ни от кого приведенной формулы, то навсегда остаются в обществе русалок. Та же судьба ожидает и тех несчастных младенцев, которых проклинают матери еще в утробе или до совершения над ними таинства крещения; они исчезают из дому и становятся русалками. Эта порода русалок-детей представляется народной фантазии в виде девочек-семилеток с русыми, кудрявыми волосами, в белых сорочках – без пояса. В Малороссии и Галиции называют их мавками (малками, майками) (См. Поэтич. воззр. славян на природу, А.Афанасьева, т. III, стр. 141-143, 240-241).